Неутомимо паучье племя.
Мерцают арфы, снуют смычки.
Семь раз отрежут и тут же склеят
Неумолимые паучки.

Я на калючих бамбучьих ножках
Ползу по кругу и тку узор,
И в час по чайной паучьей ложке
Глотаю кашку лесных озёр.

Озёра тоже паучье племя -
Всё переваривают вокруг себя!
Сестрицы стонут и братцы блеют
И в отложениях донных спят.

Во сне зеркальном без амальгамы
К созвездьям тянутся камыши…
Паучья лапка живёт углами
И, угловато маня, дрожит.

Дрожит как свечка, горит как спичка,
Перегибается невпопад.
Так, с узелочком на память птичью,
Вновь перетягивается канат…

Перетянули пупок столетью.
Тесёмкой, лескою, волоском.

Как фотовспышки, паучьи сети
Играют в озере за леском.

Когда выходишь на простор
Из глубины древесной чащи
И видишь войлочный узор
Небес, над поймою стоящих,

И словно золото звенит
В прибрежном кукурузном поле,
А за рекою, как магнит,
Сухой початок колокольни, -

Ты снова вспоминаешь мхи,
Росу, лежащую на листьях,
Серёжки чёрные ольхи,
Хвощи и папоротник мглистый,

Ты, словно схимник вековой,
Стоишь и чувствуешь затылком
Колодца дно, а пред собой -
Квадратик бирюзовой дымки.

И вновь не держится ответ
На слово, данное однажды,
И нету сил поднять на свет
Примятый тенью лист бумажный.

Что мне делать? - Креститься? Вешаться?
Обрезание делать? Топиться?
Может в чьи-то проблемы вмешиваться,
Чтобы в них, чужих, раствориться?

Проходя по мостам разъятым
Шелестеть обёртками походя,
Слыша только грозы раскаты
В небесах, разорванных похотью?

Твои волосы фиолетовые
Отливают последним лепетом.
Твоих рук сияние тусклое
Обвивает меня мольбою.

Я не знаю, простишь ли за это -
Простынь стала твоим портретом!
Но я комкаю свет этой люстры
И швыряю вслед за тобою.

Соединенье лени и тоски -
Прекрасная любовь - мышление природы…
Подняться и стереть с обшарпанной доски
Занозы серых птиц, оставив лишь разводы
Кисейных занавесей, нет - кисельных рек!
Молочных рек, а берегов - кисельных!
Набить кисет, схватит кистень, кастет
И с парой кастаньет упасть на дно веселья!
Туда, туда, где пламень голубой
Залижет наши грешны души,
Где ангел маленький за ушко схватит боль
И строго выведет наружу.
Поднимет зеркальце и даст разок взглянуть.
Один разок. Не три, не тридцать.
И этот образок, как млечный путь,
Забрезжит, дребезжа, и - растворится…

Я, как блюдце, свернулся на белом листе.
Рядом уши сидели мои и глаза.
Затаивши дыхание, словно во сне,
Наблюдая, как знаки сливались в слова.

Безымянный охотник с гранитных картин
Вновь разбрасывал камни. Лиловый орёл
Натыкался на тёмные своды квартир,
Становясь на мгновение бледным огнём.

Я, как блюдце, скользил, я сновал челноком,
Предлагая напиться зародышам слов,
И они, эти мякиши без позвонков,
Что-то мямлили мило, давясь молоком…

Мои члены опять возвращались в меня.
Притирались, толкались, как в зале народ,
Перед тем, как притихнуть и вновь поменять
Естество на искусство. И наоборот.

И глаза сторонились соседства очей,
Щёки снова стыдились соседства ланит,
Только рядом - огромный, а значит - ничей,
Лист в каракулях затвердевал, как гранит.

                                          НАДЕ

Я играл на флюгель-горне -
Ладно сбитом инструменте.
Я летал в восторге горнем
С ним и с крыльями в квартете.

Над горами лиц отвесных,
Над ручьями глаз разлитых
Я, растерян и растерзан,
Проносил свой медный свиток.

Люди в белом, люди в чёрном,
На галёрке и партере,
Замирали отречённо,
Словно вглубь себя смотрели.

В них пульсировало Слово.
Звук, входя в немые души,
Облекал прозрачным слоем
То, что вырвалось наружу.

Я играл на флюгель-горне,
Как крылатая ракета
Проносясь над всеми, кроме
Той, в тени стоящей где-то.

Я играл на флюгель-горне,
Выдувая слова лаву,
Но лицо её покорно
Черт своих не раскрывало…

Черт своих не раскрывало,
Оставаясь рядом, близко…
Только под плафоном зала -
Блики - слёзы одалиски.

Мама, я хочу собаку!
Короток собачий век…
Небо в матовых заплатах
Непрерывно сеет снег.

Милый, я хочу сыночка!
Успокойся, ночь - длинна …
В небесах мерцает точка.
То исчезнет, то видна.

Я собою, как с тобою.
Я и плачу и плачу.
Месяц снова стал луною
И звезда равна лучу.

Я глаза свои закрою,
И услышу, как возник
Шум игрушечной возни:
Детский смех на дальнем фоне
И, преддверием погони,
Ветренный щенячий рык.

Какого рожна?! - Мне шептала Зурна.
В окошко стучала чужая луна.
Я думал - осколки орнамента кельтов,
А это рвалась, надрываясь, струна…

У бездны два глаза. Один голубой,
Другой перетянут алмазной плевой.
Я думал - растёт, не старея, светило,
А это сентябрь играет со мной.

Как многотонную волну
Я ощущаю век грядущий.
Я медленно иду ко дну,
И с каждым мигом сумрак гуще.

Воркующий созвучий рой
Пронёсся вверх, навстречу свету…
Я - умираю, и спиной
Дыханье чувствую планеты.

А было всё наоборот,
И по теченью свет маячил,
И вспоротый сознаньем рот
Был полон влагою горячей,

И было страшно и светло,
И сотни рук, близки и зыбки,
Несли меня, как своего,
Сквозь звуки, запахи и блики.

И никаких календарей
И чёрных меток циферблатных.
И лишь по снегу во дворе
Понятен век в начале марта.

Как грязный гребешок волны,
Пришедшей, чтоб оставить в иле,
Тяжелые, как валуны,
Советские автомобили

И так я принял постриг Слова.
И Слово-Бог, как меч разя,
Вошло в меня, разрушив сон мой,
И замерцало, как стезя.

И яблоко моё глазное
Шипело, плавясь на огне,
И немота пустынным зноем
Выскабливала горло мне.

Я слышал, теменем наверно,
Подспудных сил двоичный код.
И тьма и свет, добро и скверна
Сливались в вечный хоровод.

Сливались в нити предложений,
Сливались в сети точных строф,
Сливались в разум без оков
И в соты без воображенья.

Так над грядами синих скал,
Над неземными полюсами
Колеблется и плещет пламя,
Как свет, прошедший сквозь кристалл.

И слово - Бог. И слово - Свет.
И темя изнутри побрито.
И души на своих орбитах
Выстраивают "Да" и "Нет".

Выстраивают "Да" и "Нет"
За матовым стеклом вагонным.
Немая азбука перрона
И дымка гаснущих планет…

Архитектура мирозданья.
Подвал преисподней. Мансарда рая.
В левом окошке, печали исполнена,
Ты волосы расчёсываешь, как живая.
Животные райские - далматины,
Роняют пятна, как птицы - перья…
Самое главное - найти в себе силы,
Чтоб записать всё это, поднявшись с постели.

Фанатам отрывных календарей
Я посвящаю эти скорбны строки.
Творцам закрытых кранов и дверей,
Любителям столов, подъеденных до крохи.

Лишь вы, нетерпящие капель стук,
Полосок света, шепоток мышиный,
Лишь вы почувствуете этот круг,
Разгладив за собой портьер морщины.

Качнётся за порогом нищета,
Мелькнут сиамской двойней Чёт и Нечет,
И мимо рыба красная пройдёт Кета,
А рыба белая нам бисер свой отмечет.

Венеция затянута в клубок!
На солнце - гандольеров спицы!
Как королевский кубок неглубок -
Укол, ещё укол, а ей всё спиться!..

Аврора новую пробьёт зарю,
И карл на кованом железе
Прикажет врать календарю.
И, тихо улыбаясь, слезет.

Но вы, хранители стенных часов,
Духовники песчаных струек,
Вы будете судить без слёз, без слов
Сей поединок вечности и суи.

Вы не умрёте. Хоть один из вас
Взойдёт на острие горы алмазной
И будет гордых птиц кормить из глаз.
И слушать вещий шум портьер атластных.

И красота, как кислота,
Сожгла мосты твои дотла…

Но лик, объятый красотой,
Мне освещает путь земной!

А там, в бездонной высоте,
Осталось место красоте?

Где души - узники печали,
Бредут покорно,

Бездумно числа бормоча
И призывая палача.

Не знаю… Глядя в потолок,
Я ощущаю проводок

И слабый, чуть заметный ток,
И я, как пёс на поводок

Пристёгнут милою рукою.
И я лижу её и вою…

И красота с небес сошла.
И буквами листок сожгла.